北高加索的传统社会，俄文v

УДК 355.013.2 А-66 Анжиров Игорь Викторович начальник УБЭП Кировского УВД г. Ростова-на-Дону Тел. (928) 279-26-81 Влияние клановой формы организации традиционных обществ Северного Кавказа и Закавказья на формирование этнической преступности в современной России Аннотация: Тема Северного Кавказа на протяжении последних десятилетий по разным поводам привлекает пристальное внимание исследователей. Предлагаемая вниманию читателей статья посвящена одной из наиболее исследуемых и в тоже время очень тонких тем влияния классовой традиции северокавказских этносов на криминогенные процессы в современной России. В статье анализируются некоторые аспекты клановых традиций, психологии, общественного менталитета северокавказских народов. Ключевые слова: традиционное общество, классовая психология, кавказский менталитет, теневая экономика, этническая принадлежность. В период глобальной социально-экономической и политической трансформации, последовавшей за распадом Советского Союза, российское общество столкнулось с относительно новым для него феноменом – организованной этнической преступностью. Разумеется, преступные сообщества, складывавшиеся по признаку этнической и клановой принадлежности, существовали и прежде, начало их расцвета пришлось на 1970-е – 1980-е гг., но в постперестроечные десятилетия они достигли своего наивысшего размаха. Их существование были вынуждены официально признать не только представители правоохранительных органов, но и руководители страны, в частности В.В. Путин. В течение нескольких десятилетий группировкам, организованным по этническому признаку, удалось занять приоритетные позиции в российской организованной преступности, существенно потеснив традиционные славянские сообщества. Уже к началу 1990-х гг. из 716 «воров в законе», высших лиц в иерархии преступного мира, русские составляли лишь 33,1 % от общей численности, тогда как 67 % приходилось на представителей других национальностей, в первую очередь выходцев из Закавказья (грузин – 31,6 %, армян – 8,2 %, азербайджанцев – 5,2 %, а также курдов, абхазцев и т.д.)[1, с. 45]. Впоследствии процент представителей этнических преступных сообществ продолжал расти, параллельно росло и влияние этнической преступности на преступный мир, бизнес и общество в целом. Одной из главных причин успеха этнической преступности стала специфическая система организации, фактически воспроизводившая распространенные в традиционных обществах Северного Кавказа и Закавказья клановые отношения. Именно клановые формы организации обеспечили этническим преступным сообществам более выгодное, по сравнению со славянской организованной преступностью, положение. Но прежде, чем перейти непосредственно к рассмотрению влияния клановой структуры кавказских обществ на российскую этническую преступность, необходимо обратиться к некоторым особенностям традиционного мировоззрения народов Кавказа и Закавказья. Согласно Г.У. Солдатовой, существовавшие на Кавказе традиционные общества всегда отличались следующими характерными чертами менталитета: радикальностью, замкнутостью, андроцентризмом, коллективизмом, традиционализмом и регламентированностью [2, с. 223–226]. Естественно, что подобная ориентация явилась оптимально подходящей для формирования этнических преступных сообществ. Кавказские общества с древнейших времен основывались и функционировали на родовых принципах, причем по мере их включения в орбиту российского влияния традиционные формы социальной организации отнюдь не исчезли, но модернизировались, адаптировались к изменившимся социальным условиям. Е.Г. Битова рассматривает патронимические кланы как основу любого северокавказского общества, вне зависимости от этнической принадлежности и исторических форм политического устройства [3, с. 31]. Практически каждый горский аул, и тем более относительно крупный населенный пункт, мог включать несколько родов или кланов. Возникающие конфликтные ситуации решались членами клана совместно, в необходимом случае вооруженным путем. Отметим, что многие северокавказские общества прежде были безгосударственными, либо государственная власть имела на них крайне незначительное влияние. На этом фоне родовая структура оставалась важнейшей формой социальной организации. В частности, чеченское население, не знавшее государственности до российской колонизации Северного Кавказа, представляло собой совокупность отдельных родов – «тейпов», состоявших из людей, связанных кровным родством по отцовской линии и возводивших свой род к единому общему предку [4, с. 14–18]. Естественно, что в отсутствие государства, никаких внешних арбитров межклановых противоречий не существовало, ситуация решалась в пользу того или иного клана, исходя из его численности и силы. Сильные роды могли беспрепятственно осуществлять вооруженные нападения на соседей, похищая женщин, имущество и скот [5, с. 17]. Это способствовало выработке устойчивого уважительного отношения к силе и одобрения права сильного на насилие в отношении слабых. В традициях многих кавказских обществ на протяжении веков присутствовало более мягкое отношение к тем формам поведения, которые в современном обществе считаются преступными и караются законодательством. Горские обычаи вполне одобряли практику барамты – насильственного присвоения чужой собственности, причем в отношении враждебных родов или чуждых этносов такая модель поведения считалась не только допустимой, но и правильной, заслуживающей симпатии и уважения. Именно грабительские набеги на соседей позволили многим кавказским кланам, считающимся знатными и уважаемыми, составить основу своего богатства, причем безжалостность действий побуждала соплеменников и соседей к страху и уважению в отношении сильных родов. Джигит – «удалец» пользовался в кавказских обществах традиционным уважением, про его отважные вылазки складывались песни, а для молодежи он выступал в качестве естественного примера для подражания (примечательно, что в Грузии 1990-х гг. 25 % опрошенных школьников мужского пола выражали желание стать в будущем «ворами в законе»). Старинная даргинская поговорка подчеркивала: «Вор сильнее хана», – и действительно, перед разбойниками оказывалась бессильной и традиционная власть (в тех обществах, где присутствовал институт феодальных властителей), и сменившая ее власть российская. Одним из наиболее ярких примеров традиционного для Кавказа преступного поведения является рейд наследника Шамиля Кази- Мухаммеда в Кахетию в 1854 г., во время которого семитысячный отряд горцев полностью разграбил и сжег 18 селений, захватив в плен около 900 человек, в том числе внучек последнего грузинского царя Георгия XII [6]. Подобное, одобряемое традицией, преступное поведение, в сочетании с родовой и клановой организацией кавказских обществ, способствовало тому, что, как отмечает И.В. Розмаинский, общий уровень законопослушания в национальных республиках Северного Кавказа всегда был гораздо ниже, чем даже в целом по России, население которой традиционно также не испытывает особого пиетета по отношению к государственному закону и его блюстителям [7, т. 2, с. 64]. Если традиционная психология кавказских народов способствовала снисходительному отношению к различным формам преступного поведения, то клановая структура кавказских обществ оказалась наиболее оптимальной для организации на ее основе преступных группировок. В первую очередь, следует отметить, что каждый клан состоит из людей, объединенных общим родственным или земляческим происхождением, что в условиях кавказских обществ являет собой практически одно и то же. Разумеется, что группа, состоящая из родственников и друзей, знакомых с детских лет, оказывается более сплоченной, чем традиционные для России преступные группировки, формировавшиеся, как правило, за счет людей, знакомых по общему отбыванию наказания в местах лишения свободы. Во-вторых, клановая структура подразумевает жесткую внутреннюю дисциплину, безоговорочное подчинение младших членов клана старшим, и если традиционные русские и славянские преступные группировки основывались, прежде всего, на страхе перед личностью лидера, то для этнической преступности характерно традиционное уважение младших членов группировки к старшему, главе клана. Внутреннюю сплоченность этнической преступной группы повышает и широко известная взаимопомощь представителей одного клана. Начиная с 1970-х гг. в Советском Союзе выходят на первые места по своему влиянию и масштабу деятельности кавказские, в первую очередь, грузинские «воры в законе». Если прежде преступный мир практически полностью находился под влиянием славянских «воров в законе», то в результате активного проникновения грузинских криминальных лидеров ситуация существенно изменилась. Росту влияния грузинских криминальных лидеров способствовал целый ряд факторов. Во-первых, в южных регионах СССР, в особенности на Кавказе и в Закавказье, гораздо раньше, чем по стране в целом, сформировалась развитая теневая экономика. Во-вторых, и благоприятный для сельского хозяйства климат, и коррумпированность местных партийных, государственных и правоохранительных структур, и традиционный менталитет кавказских народов, ориентированных, прежде всего, на собственное материальное благополучие. Так, рассматривая вопрос о формировании теневой экономики в Адыгее, Г. Дерлугьян пишет: «До начала 60-х годов адыгейцы были одной из самых бедных групп населения Краснодарского края. На рынках они торговали в основном дровами и дикими каштанами, иногда рыбой и птицей. Переход на продажу овощей и открытие путей на базары центральной России произвел революцию в ауле. Приток денежной массы начал возрастать едва ли не в геометрической прогрессии. Рубеж 60–70-х годов был отмечен качественным скачком в помидорной эпопее – от приусадебных участков и важной дополнительной статьи доходов происходит поворот к профессионализации и интенсификации. Начинается скрытый захват колхозных полей, спекуляция государственными поставками помидоров, которые вместо давилен консервных комбинатов после пересортировки попадают на базары Москвы и Рязани» [8]. Кавказские теневые дельцы практически сразу попали в орбиту влияния криминальных структур, которые за счет рэкета получили возможность располагать столь крупными денежными средствами, которые отсутствовали у организованной преступности других регионов страны. Партийные и государственные чиновники на Кавказе предпочитали не вмешиваться в дела организованной преступности не только из-за получения взяток, но и вследствие тесных клановых связей, которые объединяли многих из них с представителями криминальной среды. Распространение деятельности кавказских теневых дельцов на другие регионы Советского Союза побудило и контролирующих их криминальных авторитетов перенести свою деятельность за пределы Грузии и других республик. Вместе с тем руководство Грузинской ССР, справедливо полагая, что местным криминальным авторитетам вследствие сильной коррумпированности правоохранительных органов в местах лишения свободы на территории республики будут созданы вольготные условия, ходатайствовало перед МВД СССР об этапировании местных преступников для отбывания заключения в другие республики и области. Так, грузинские «воры в законе» появились в тюрьмах и колониях РСФСР и других союзных республик, где устанавливали контакты с местными преступными элементами и в силу большой внутренней сплоченности и клановой взаимовыручки быстро приобретали влияние [9]. Сложное политическое и социально-экономическое положение бывших советских республик в начале 1990-х гг. способствовало активизации этнической преступности. В частности, в Грузии, как отмечают Г. Глонти и Г. Лобжанидзе, «криминальные кланы стали настолько влиятельны, что фактически заменили государственные властные структуры и практически контролировали всю экономику республики» [10, с. 41]. Формировались военизированные группировки, крупнейшей из которых стала «Мхедриони», руководитель которой «вор в законе» Джаба Иоселиани был избран членом парламента Грузии, а его ставленник дважды судимый Т. Хачишвили назначен на должность министра внутренних дел [11, с. 42]. Проникновение в Россию кавказских криминальных группировок отмечалось распространением целого ряда тенденций, прежде не свойственных традиционной «воровской» среде. Во-первых, кавказские криминальные авторитеты активно использовали клановые и родственные связи, осуществляли протекцию младшим родственникам и пользовались поддержкой со стороны более авторитетных родственников и земляков. Во-вторых, с усилением кавказских авторитетов возник прежде не имевший места и даже невообразимый в «воровской» среде феномен посвящения («коронации») в «воры в законе» по родственной протекции или даже за определенную сумму денег. При этом новоиспеченные «воры в законе» могли быть крайне молодыми или же вообще не иметь ни единой судимости, что для славянской преступной среды было однозначно недопустимым. Последние относились к новой формации криминальных авторитетов пренебрежительно, определяя ее как «лаврушников» и «апельсиновых» (то есть купивших титул «вора в законе» за партию лаврового листа или цитрусовых), однако были вынуждены считаться с их нараставшим влиянием. Вместе с тем кавказские криминальные авторитеты, руководствуясь не только и даже не столько «воровскими понятиями», сколько традиционной этикой «джигитов», строго соблюдали правило не работать в местах лишения свободы [12, с. 37]. Поддержка со стороны многочисленных родственников и кланового сообщества позволяла достаточно приемлемое существование, в особенности при коррумпированном руководстве исправительного учреждения. Кавказские криминальные структуры принесли в деятельность организованной преступности такие традиционные для Кавказа формы преступного поведения, как похищение людей с целью выкупа, нападения с целью угона автотранспорта (модернизированная форма угона скота). В отличие от славянских «воров в законе» старой формации, которые считали невозможными для себя любые контакты с представителями правоохранительных органов, кавказские криминальные структуры не видели ничего предосудительного в использовании клановых или коррупционных связей с государственным аппаратом и органами правопорядка. Как отмечают Г Глонти и Г. Лобжанидзе, «в 1982 году в Тбилиси (Грузия) состоялась большая сходка воров, на которой обсуждались вопросы необходимости трансформации воровского сообщества в современном мире и увеличении участия воров в экономической и политической жизни в СССР. Автором этого проекта выступал известный «вор в законе» из Грузии Джаба Иоселиани. Данную позицию поддержали другие грузинские и кавказские криминальные авторитеты, что было вполне объяснимым явлением. В Грузии уже тогда сложилась ситуация тесного взаимодействия преступных кланов с региональной правительственной иерархией. В республике процветали взяточничество и другие виды коррупции, и государственные чиновники по существу являлись структурными звеньями преступного сообщества» [13, с. 37]. Следует отметить, что практически все действующие в настоящее время криминальные сообщества выходцев с Кавказа и из Закавказья построены по этноклановому принципу. Так, грузинская организованная преступность не предстает единым сообществом, поскольку включает в себя целый ряд организованных преступных группировок, находящихся между собой в сложных партнерских или конфликтных отношениях. Исследователи выделяют такие крупные клановые сообщества, как кутаисская, тбилисская, сухумская, мингрельская и сванская преступные группировки. Примечательно, что последняя, основанная выходцами из Лентехского и Лечхумского районов Грузии, сванами по национальности, занимается похищением заложников с целью получения выкупа, то есть одной из наиболее привычных и традиционных для горских обществ форм преступного поведения [14]. Азербайджанские этнические преступные группировки также не являются единым сообществом, будучи построенными по клановому принципу, совмещаемому с принципом этнической принадлежности – вопреки распространенному мнению об азербайджанцах как едином этносе, можно выделить отличные друг от друга группы азербайджанских тюрок, терекеме (дагестанских азербайджанцев), шахсевенов, курдов, талышей, «еразов» (ереванских азербайджанцев). Как мы уже говорили выше, для клановой структуры характерна высокая степень внутренней идентичности и жесткой дисциплины. В совокупности с соответствующими социальными факторами это во многих случаях приводит к криминализации значительной части малых этнических групп, в которых процент проявляющих криминальную активность членов непропорционально велик относительно общей численности данной группы. Имеет смысл привести в пример общность курдов-езидов – выходцев из Грузии и Армении, представители которых занимают достаточно серьезные позиции в теневом бизнесе и преступном мире современной России. Курды-езиды, основная часть которых проживает на территории Ирака, появились в Закавказье во второй половине XIX – начале ХХ в. в результате преследований со стороны властей Османской империи и соседей-мусульман. В отличие от других курдов, исповедующих ислам суннитского или шиитского толка, езиды придерживаются собственных традиционных верований – езидизма [15]. Религиозная отчужденность как от исламского, так и от христианского мира в совокупности с тем, что езидизм не является прозелитической религией и не подразумевает пополнение общины верующих за счет лиц другой национальности, привела к тому, что езидская общность сохраняет высокую степень закрытости. Замкнутости езидов способствует и то, что на протяжении веков эта этноконфессиональная общность подвергалась преследованиям со стороны соседей и не имела собственной государственности. Как отмечает курдский исследователь К. Анкоси, «проживающие в Армении и Грузии курды-езиды распадаются на многочисленные племена и роды, среди которых до недавнего времени господствовали общинные обычаи и порядки. Современное езидское общество сохранило родоплеменные отношения, но не в его классической форме» [16]. Поселившиеся в Грузии, в первую очередь в Тбилиси, езиды заняли низшие этажи в социальной структуре грузинского общества. Отсутствие образования, а то и неграмотность не способствовали получению выходцами из езидской общины хорошего образования. Руководство же Грузинской ССР, а затем и суверенной Грузии, также стремилось не допустить повышения социальных позиций езидов, значительная часть которых была занята в сфере низкоквалифицированного и малооплачиваемого труда. В результате, наиболее активные и пассионарные представители езидской общины, лишенные возможности вертикальной мобильности в грузинском обществе за счет получения образования, продвижения по службе в государственных структурах или создания легального бизнеса, обратились к криминальной деятельности. Клановая структура и закрытость езидской общины способствовали появлению хорошо организованных и эффективно действующих преступных сообществ, контролируемых «ворами в законе». Примечательно, что традиции езидов запрещают представителям высшей касты – шейхам, пользующимся всеобщим уважением, носить оружие, служить в армии и правоохранительных органах. Такие же требования выдвигает к «ворам в законе» воровская идеология, поэтому многими представителями молодежи «воры» могут рассматриваться как современный аналог традиционных клановых лидеров. Богатство, власть и уважение со стороны соплеменников, которым пользуются криминальные авторитеты, способствуют привлечению в ряды организованных преступных группировок новых участников из числа молодежи, которой в силу отсутствия образования, плохого знания русского языка или же отсутствия российского гражданства сложно реализовать себя в лега